«Меня зовут...»: сценарий театральной постановки

создать условия для осознания и осмысления информации о детях-жертвах Холокоста,

способствовать формированию гражданственности, воспитанию чувства сопереживания ближнему.

методическая разработка «Меня зовут...» – сценарий театральной постановки, герои которой – дети из разных стран (Россия, Украина, Голландия, Польша, Латвия,...) – жертвы геноцида фашисткой Германии. Эта придуманная история, но на основе реальных событий (в основе – фрагменты дневника Анны Франк). Название постановки – это призыв современникам не забыть имена тех, кому фашисты определили «жить под номером», лишая их собственной истории и семьи. В сценарии так же использованы стихи поэтов – представителей разных государств, посвященные тем событиям. Актеры-ученики 7-9 классов, возраст героев самой пьесы. Практическая реализация данного мероприятия показала, что эмоционально-образное восприятие информации способствует живому интересу и действительному сопереживанию героям (которых волновали и интересовали те же темы и те же проблемы, что и сегодняшнего подростка). Данное мероприятие может быть проведено как в рамках внеурочной деятельности, так и урока (темы: «Права человека», «Защита прав человека», «Уроки 2 мировой войны», «Памяти жертв Холокоста»,..)

1. Дневник Анны Франк.- М.: «Иностран. литература», 1960 (основа для сценария)

2. Опечатанный Вагон. «Мосты культуры», 2005  

3. Веверис Э. Сажайте розы в проклятую землю.- Рига: «Лиесма», 1969

 

парта Анны; дневники;

на кулисах: плакаты (детей Катастрофы; первые строки поэмы Зельды);

куски проволоки, фрагменты «полосатых рубах» с номерами, «желтые звезды»;

прожектор

музыкальная тема из фильма «Список Шиндлера»

 

У каждого человека есть имя,

Которое дал ему Бог

И дали отец и мать

            У каждого человека есть имя,

            Которое дала ему гордость,

            Необычность его улыбки и плоти.

У каждого человека есть имя,

Которое дали ему враги его

И дала ему любовь его.

            У каждого человека есть имя,

            Которое дало ему море

            И дала ему смерть его

            У каждого человека есть имя

Меня зовут Анна, Анна Франк, я из Голландии. Я умерла 3 марта 1945 г. в концлагере Берген – Бельзен, за 2 недели до освобождения Голландии. Я была ни одна. Со мною – миллионы из разных стран – детей: расстрелянных, обречённых на голод в гетто и умерщвлённых в газовых камерах. Что они думали и чувствовали. Они влюблялись, ссорились, огорчались и радовались. Они были так похожи на тебя. Что они могли рассказать тебе? Я говорю от их имени.

Петер: Меня зовут Петер, я из Латвии.

Нора: Меня зовут Нора, я живу в Польше.

Божена: Я Божена из Чехии.

Марк: Я Марк из Венгрии.

Давид: Я Давид, мой дом – Украина.

Михаил: Меня зовут Михаил, я из России.

            В пятницу 12июня я проснулась в 6 часов утра… и это вполне понятно - был мой День Рождения. Мне исполнилось 13. Папа и мама вручили мне кучу подарков, а друзья просто задарили меня. Я получила много сладостей, головоломку, настольную игру, книги и замечательный дневник. У меня чудные родители, 16-летняя сестра, не менее 30 знакомых и друзей, но откровенно поговорить …Вот зачем нужен дневник. Я никогда не занималась писательством. Мне кажется, что всем неинтересно будет читать излияния 13-летней школьницы. Я никому не собираюсь показывать эту тетрадь в толстом переплёте, а если покажу, так настоящему другу или настоящей подруге. Надеюсь, что я всё смогу доверить тебе, как никому не доверяла…

            У нас в жизни было много тревог, как и у всех. Мы – евреи, поэтому нам пришлось в 1933 покинуть Германию и переехать в Голландию. Но и здесь … сначала война, потом капитуляция. И тут начались наши страдания. Раутер, один из крупнейших немецких чиновников в Голландии произнёс речь: до 1 июля все германские земли должны быть очищены от евреев. Как будто речь идёт о чистке кухни.

            Я прочел статью Сис Хейстер, которая называется почему-то «Красная». Мне казалось, что автор обращается ко мне. Вообще как будто обо мне. Автор говорит, что в моём возрасте многие чувствую себя ещё не уверенно в себе, но позднее начинают ощущать себя как личность.

            Когда кто-то из мальчиков спрашивает можно ли меня проводить домой, я знаю, что этот юнец влюбился в меня по уши. Он провожает меня, я слезаю с велосипеда и говорю, что его общество мне не подходит, и гоню его домой.

            Вчера я познакомилась с симпатичным мальчиком…он немного стеснительный. Его зовут Петер, он проводил меня из школы

- Привет,…Как поживаешь?

- Ничего, а ты?

- Всё в порядке, моя бабушка не хочет, чтобы мы с тобой встречались. У стариков бывают какие-то устаревшие представления.

- Но если твоя бабушка не хочет, зачем тебе идти против её воли

- Для любви нет преград.

            Вчера родители опять прочли мне нотацию. Я больше не могу, мы с ними очень сильно расходимся во всём. Иногда я понимаю своих друзей лучше, чем их.

            У меня, в сущности 2 души. В одной таится моя необузданная весёлость, жизнерадостность. И эта душа всегда вытесняет другую, более прекрасную, чистую, глубокую. Я боюсь, что все, кто меня знает такой, какой я бываю, вдруг обнаружат, что у меня есть и другая сторона, гораздо лучше, гораздо добрее. Я боюсь, что надо мной будут насмехаться, назовут меня слишком сентиментальной, не примут меня всерьёз. Весёлая Анна смеется, дерзит, равнодушно пожимает плечами. И мне очень жаль, что она побеждает ту, настоящую Анну.

            Весь наш класс трясется от страха: скоро школьный совет. Полкласса держит пари - кого переведут, кто останется на второй год. Если б моя воля, я бы оставил на 2-ой год полкласса – такие лентяи. Но учителя – народ капризный…

            На уроках я много болтаю. Наш классный «читал мне лекцию», а потом задал мне сочинение на тему «Болтунья». Я вспомнила про сочинение поздно. Думала, думала вдруг меня осенило: я доказала, что болтовня – женская привычка и что я, конечно, постараюсь сдерживаться, но то, что моя мама говорит не меньше меня, а против наследственности, к сожалению, бороться очень трудно.

            Повсюду устанавливаются законы: носить желтую звезду, запрещено ездить в трамваях, после 8 нельзя было выходить на улицу, нельзя ходить в гости к христианам, посещать театр, кино,...

            Часто я спрашиваю себя – почему это все считают меня выскочкой, неужто я такой. А может они сами такие. Глупые люди не переваривают, когда другие делают, что-то лучше других. Это всем известно.

            Невыносимо жарко, а тут ещё приходиться идти пешком… только теперь я оценил, какая хорошая штука – трамвай. Но это запрещено для нас. Вчера надо было идти к зубному врачу. Это довольно далеко… хорошо, что по дороге встретилось много добрых людей - они сами предлагали мне воду. Но я так устал, что на последних уроках чуть не уснул.

            Вводились всё новые и новые законы, один строже другого: запрещали лечиться у врачей- евреев, обращаться к адвокатам – евреям, повсюду увольняли чиновников-евреев, а дети – евреи не могли учиться в одной школе с другими детьми, я боюсь за что-нибудь взяться, вдруг это запрещено.

Петер:

            У меня совсем неплохие отметки, особенно по физике и алгебре. Но неважно как я учусь. Недавно меня перевели в другую школу, т.к. еврейским детям было запрещено учиться вместе с другими.

            Отец много дней бывает дома. Ему незачем ходить в контору… Ужасное чувство…Он проработал там много лет и стал не нужен. А мы ничем не можем ему помочь.

            Сегодня мы опять страшно расстроены. Происходит что-то жуткое. Днём и ночью несчастных людей увозят. Семьи разлучают. Бывает, что дети приходят домой из школы, а родителей нет, или жена уходит за покупками и возвращается к опечатанной двери – оказывается – всю семью увезли.

            Отцу прислали повестку из гестапо. Все знают, что это значит. Отца не было дома, он пошел навестить друзей. Ожидание… страх… при каждом звонке…

            А потом повестка пришла и моему брату… необходимо уходить. Где мы спрячемся? В городе? В деревне? В каком-нибудь доме? Надо собирать вещи, я взяла с собой учебники, носовые платки, гребешок, …совала всякую ерунду.

            В пять утра меня разбудила мама… К счастью было не так жарко… мы все одели на себя много тёплой одежды… нам нужно было взять как можно больше одежды. Мы бежали под проливным дождём и некоторые нам сочувствовали.

            Мы устроились в одном из домов на чердаке. Всё прибрали, вымоли. Но я никогда не буду чувствовать себя здесь как дома… По вечерам здесь жутка тишина. Вообще мы очень боимся - как бы нас не услышали и не увидели. Мне кажется, что мы отсюда никогда не выберемся и, что нас найдут и расстреляют.

            Что за народ – эти немцы. И я тоже когда-то к ним принадлежал. Но Гитлер объявил нас лишними.

            Так как тут нет ванны, мы моемся в корыте. Это ужасно не удобно. А вчера в дом приходил водопроводчик. Посещение это не их приятных. Нельзя было не только брать воду, но и ходить в нашу уборную. Может быть неприлично говорить, но мы всё заранее продумали: принесли для каждого баночки…

            Но, что гораздо труднее: сидеть целый день молча, не раскрывая рта, особенно для такой трещотки как я. Мы и так разговариваем шепотом. Но совсем молчать и весь день сидеть неподвижно – ещё в сто раз хуже.

            Нам нельзя много тратить электричества… с четырёх до половины пятого нам нельзя читать. Мы коротаем время во всяких развлечениях: загадываем загадки, делаем гимнастику, пересказываем сказку, разговариваем по-английски. Но, в конце концов, всё надоедает. Теперь я нашел новое развлечение: смотреть в бинокль. Уютно сижу у окна и наблюдаю в щелочку. Днём нам нельзя раздвигать занавески, но вечером это не так опасно. Никогда не думал, что это так интересно – наблюдать. Я видел, как одна семья обедает, другая смотрит кино. Странно смотреть: как люди бегают на улице. Кажется, они куда-то торопятся, … а за окном ещё много интересного: машины: баржи, дождик. Вчера я видел 2 евреев на улице, ужасно страшное чувство: как будто я их предаю тем, что сижу и смотрю на их несчастье.

            Вчера мои родители спросили: «не хочу ли я подружиться с Петером, потому что я ему очень нравлюсь. Я подумала: «О, да». А сказала: «О, нет».

            Я спросила у Марка, считает ли он меня красивой. Он сказал, что я смешная. Но у меня красивые глаза. Как по-твоему: по-моему, это не очень определённый ответ. Знал бы он - как я его люблю, он понял, что у нас – девушек, тоже есть сердце.

            Этот день нельзя забыть – потому что он самый важный в моей жизни. Как это случилось - не знаю. Но прежде, чем сойти вниз, для того, чтобы обойти дом, он поцеловал мои волосы, где-то между левой щекой и ухом. Как ты думаешь: не рассердится ли мне на него. Ему 17, а мне ещё нет 15. очень понимаю, что для меня это слишком рано. Но мы тут сидим взаперти, отрезанные от внешнего мира, в страхе…. Ладно, надо делать алгебру.

            Читаю я мало. Пока повторяю то, что учил в школе.. жизнь тут однообразная.

            Я должна работать, чтобы не поглупеть окончательно, Я хочу стать журналисткой. Знаю, что могу писать, правда надо проверить есть ли у меня талант. Я хочу многого достигнуть. Поэтому то я благодарна Богу за то, что он с самого рождения вложил в меня способность развивать свой ум.

            Ты спрашиваешь, чем я интересуюсь. На первом месте – физика. Во-вторых, я интересуюсь родословными королевских домов: из газет, книг, журналов я собрала материал о царственных домах разных государств. История – тоже моё увлечение. Я интересуюсь греческой и римской мифологией. А также собираю портреты кинозвёзд.

            Я обожаю читать. С определённой симпатией отношусь к алгебре, геометрии. Все предметы люблю, но эти более всего.

            Школьное расписание по сравнению с тем, что я здесь делаю – это просто ерунда. Вот, например, сегодня: сначала я перевел с немецкого на английский, потом учил Северную войну, про Петра Великого, Карла XII, Августа-Станислава Лещинского и Мазепу, затем читал про табачные плантации и производителей кофе в Бразилии, потом про Миссисипи и Миссури, дальше Библия и история церкви, затем французский и наконец алгебра. На сегодня хватит.

            Вчера мы с Петером разговаривали о будущем...Я спросила: кем бы он хотел быть, но он сказал, что это тайна. Я то знаю, что он хочет быть врачом.

            Несколько ночей назад нас разбудил какой-то шум. Я пошел туда с фонариком и трр… – целое стадо крыс. Я от неожиданности положил руку на доску и чуть не скатился по лестнице от боли и страха: крыса глубоко прокусила мне ладонь

            Нам живётся намного лучше, чем миллионам других… Многие ребятишки бегают в одних тонких платьицах, без пальто и шапок. В желудках у них пусто. Нам ничего не остаётся как спокойно и стойко ждать, пока придёт конец несчастьям. И все ждут – евреи, христиане. Все народы, весь мир.. а многие ждут смерть.

            Везде горе… каждую ночь сотни самолётов летят через Голландию, бомбят наши города. Каждый час в России и в Африке гибнут сотни людей. Весь земной шар сошел с ума, везде смерть и разрушения.

            В воскресенье опять сильно бомбили. Разрушения, наверное, ужасные, уже зарегистрировано 200 убитых и множество раненых. Больницы переполнены. Дети бродят по улицам, ищут под обломками отцов и матерей.

            Я и представить себе не могу, что мир опять когда-нибудь станет для нас таким, как прежде. Как я мечтаю о нашем доме, о своих подругах, о школе со всеми её радостями и горестями, вообще обо всём прежнем.

            Однажды вечером было короткое замыкание, свет потух, а зенитки гремели во всю. Я никак не могу преодолеть страх при стрельбе и налётах. Может быть это ребячество. Но ты бы сама попробовала. Орудия так грохочут, что собственных слов не слышно. При свете мне не так страшно.

            Когда я думаю о нашей жизни в убежище, то всякий раз прихожу к выводу. Что по сравнению с другими евреями, которым не удалось скрыться, мы живём как в раю. И всё-таки когда-нибудь потом, перебирая всё это в памяти, я стану удивляться: до чего мы опустились: расхаживаем в отрепьях, я совсем выросла их своей рубахи, она мне теперь до пупка. Мы истрепали всё – от моих подметок до папиной бритвенной кисточки.

            Вот уже больше года мы заперты в своём убежище, о многом писать трудно, здесь всё очень плохо и всё совсем не так как на воле.

            Я тебе расскажу о том, что каждый из нас будет делать, как только окажется на свободе: Марго хотелось бы сразу лечь в тёплую ванну, Дан – побежит в кондитерскую, Дуссель мечтает увидеть свою жену, мама о чашке кофе, а я бы просто хотела снова очутиться в моей квартире, где можно делать всё, что угодно, а потом пойти куда хочешь

            Я очень беспокоюсь. Мама заболела. У неё высокая температура и сыпь. Представь, мы даже не можем вызвать доктора.

            Продовольственные карточки нам покупают на черном рынке – цены на них растут. Чтобы в доме был како-то запас, мы купили консервы и 270 фунтов гороха и фасоли

            В 4 часа так хочется есть, что бурчит в животе – ничем не утихомирить.

            У нас практически ничего не осталось. Наш постоянный обед: фасоль, но до чего же она отвратительно пахнет. Она пролежала в бочке целый год. Меня тошнит при одной мысли, что придётся есть эту гадость.

            А в нашей картошке завелась какая то особенная плесень, так, что половина её находиться в помойном ведре. Картофель мы едим каждый день. Самое большое событие – ломтик ливерной колбасы и немного повидла.

            Вчера у моей тёти было день рождение: она нам всем выдала по варёному яйцу.

            У нас почти не осталось картофелин. Мы собираемся пересчитать все картофелины и разделить между всеми. Пусть каждый сам решает - как ему выкручиваться.

            Боже, а если они победят, ужасно боюсь умереть с голоду.

            Еда, конечно, не самое главное. Но я так голоден и мне всегда хочется съесть кусочек ржаного хлеба.

            Каждый день по улицам зелёные и черные машины. Зелёные – эсесовцы, черные – полиция. Ищут евреев. Если находят хотя бы одного – они забирают весь дом, никто не может убежать. Как это похоже на охоту за рабами в старое время. Я часто вижу пред собой эту картину: толпы ни в чем неповинных людей с плачущими детьми, ими командует несколько отвратительных негодяев, бьют, мучают и гонят вперед. Старики, грудные дети, беременные женщины, калеки, больные – всех их гонят на смертный путь.

            Я часто вспоминаю свою подругу. Ее семья не успела спрятаться, ходят слухи, что её увезли в гетто, оттуда не выбраться: кругом колючая проволока и у ворот собаки. Буду надеяться, что она сможет выжить.

            Как меня называли в школе? Главной «заводилой». Во всех проделках и проказах я всегда была самая первая. Что же осталось этой девочке. Конечно, я ещё не разучилась смеяться, умею кокетничать, если захочется. Но мне хочется хоть бы одну неделю или хотя бы один день пожить так весело, так беззаботно, как прежде…

            Мне становится жутко, когда я думаю, что те с кем я была связана самой тесной дружбой, теперь отданы в руки свирепых палачей, каких ещё не знала история. И только за то, что они евреи! Неужто когда-нибудь мы будем опять смеяться… и беззаботно веселиться.

            Недавно видел одну хромую старушку, она ждала машину гестапо. Никто не помог ей. За это карают жестоко... Кругом лучи прожектора шарят в темноте…

            Вчера я страшно перепугалась. В восемь вечера раздался звонок, я вообразила самое ужасное – ты понимаешь - о чём я говорю. Но все стали меня уверять, что это уличные мальчишки, и я постепенно успокоилась.

            Знаешь ли ты, что такое заложники. Это страшнее всего. Хватают любого без разбора и держат в тюрьме. Если где-то саботаж и виновного не находят, есть повод расстрелять несколько десятков.

            Позавчера, когда я заснула, я вдруг явственно увидела ту свою подругу. Она стояла оборванная, изнурённая, щёки ввалились. Её большие глаза были обращены ко мне с укором:

            «Анна, зачем ты меня бросила? Помоги же мне! Выведи из этого ада!»

            Я ничем не могу ей помочь, я должна сложа руки смотреть, как люди страдают и гибнут. Она ничуть не меньше меня верит в Бога и всем хочет добра. В чём разница между нами. Почему мне суждено жить, а она, может быть, уже умерла. Этот мир-воплощение горя.

            Я видел как его поймали …Может его отправили в Германию на принудительные работы. Каждый день увозят молодых на принудительные работы. Некоторым удаётся сбежать по дороге.

Это было в сентябре 1941г. Нас собрали вместе и погнали к Бабьему Яру. Мы встали у оврага, они начали стрелять, рядом со мной падали люди, я закрыл глаза….

И казнили детей у могил…В этот час

Спали люди спокойно на свете.

Видишь, мальчик стоит над могилой своей

Потому лишь, что он от рожденья еврей,

Кровь его – как вода в этом мире зверей

Просит он: «Не смотри, моя мама!»

 

            Только, что по радио передали, что англичане высадились в Тунисе: есть основание надеяться. Огромный русский город Сталинград немцы осаждают вот уже 3 месяца, а взять никак не могут. Может скоро им конец.

            В Москве так часто дают салюты, весь город гремит. Не знаю, нравится ли им стрелять, как будто фронт опять близко, или просто иначе не могут выразить свою радость.

            Свободные Нидерланды» – организация такая. Они подделывают удостоверения личности, находят надёжные убежища для тех, кто срывается, помогают деньгами и продуктами. Просто поразительно, сколько добра делают эти бескорыстные люди, рискую собственной жизнью. Они помогают спасать людей. Лучший пример – наши покровители, они помогают нам и, надо надеяться, благополучно выведут нас на волю. Иначе им придётся разделить судьбу всех тех, кто спасает евреев. Никогда, ни единым словом, они не намекнули нам, какая мы обуза. Никогда мы не слышали жалоб на то, как им с нами трудно. И хотя вокруг совершается столько героических подвигов и на войне и в тылу, мы вечно будем помнить самоотверженную жертву наших друзей.

            В политических делах – перерыв. Нельзя же заставлять одних русских воевать за всех. Впрочем, там тоже затишье.

            Мы живём здесь уже очень долго и ёще надолго. Я знаю это. Но мне, как и тебе, хочется свободы, хочется света.

            И вдруг – шум внизу, Слышно было дыхание каждого из нас. Шаги в доме, в кабинете, на кухне, потом по лестнице. Теперь мы погибли – думала я и уже видела, как всех нас уводят гестапо. Но они потрясли наш вращающийся шкаф и шаги удалились. Мы всё равно боялись, что они вернутся и долгое время разговаривали шепотом.

            Потом кто-то вспомнил про мой дневник – надо его сжечь. Эта минута была для меня самой страшной. Нет, только не мой дневник. Мой дневник погибнет только вместе со мной.

            Погода такая чудесная. Если бы я только могла выйти погулять.

            Я отлично помню, что раньше ни ясное синие небо, ни пение птиц, ни распустившиеся цветы, ни лунный свет меня особенно не волновали. Теперь всё переменилось. Нас разлучили со всем тем, что принадлежит и богатому и бедному. Просто чудо, что я еще не потерял всякую надежду.

            Вчера мои родители говорили, что после войны должны выйти дневники современников, Интересно, если бы я напечатала свой под названием «Убежище» - все бы подумали, что это детективный роман. И никто бы через несколько лет не смог бы поверить, что это было.

            Здесь всё чаще спрашиваешь: «Почему, зачем эта война? Почему люди не могут жить мирно? К чему эти разрушения? Эти вопросы вполне понятны, но до сих пор никто не нашел исчерпывающего ответа. Почему ежедневно тратятся миллионы на войну, а не на медицинскую помощь, на искусство, на бедных? Почему люли должны голодать, когда в других частях света гниют продукты? Почему люди так глупы?»

            Очевидно, в человеке заложена страсть к уничтожению, страсть убивать. И пока всё человечество не изменится полностью, войны будут продолжаться. Всё, что выстроено, выращено, создано, будет растоптано и уничтожено, и человечеству придётся начинать всё сначала.

            Теперь надо сдерживать свои чувства, быть мужественным, стойким, без ропота принимать свою судьбу. Кончится же когда-нибудь эта страшная война, станем же мы когда-нибудь людьми, а не только евреями. Кто отметил нас, евреев, среди других народов, кто заставил нас страдать?

            Может ли христианин или еврей выдержать такие пытки. Каждый знает, что это невозможно. Отчего же именно от евреев требуют невозможного. И если один христианин делает плохо – он один за это отвечает. А если плохо делает один еврей – за него отвечают все евреи.

            Если мы вынесем все страдания и всё-таки останемся евреями, то мы, может быть, из обречённого народа станем примером для всех. Кто знает, может быть, наша вера научить добру людей во всём мире…, и для этого, только для этого, мы теперь должны страдать.

            Сегодня у меня очень плохое настроение. Печальные вести: многих наших знакомых арестовали. Гестапо с ними обходится ужасно: их грузят в теплушки и отправляют в концлагерь. Это страшное место… Это страшное место… Убежать невозможно: заключённых узнают по бритым головам, а многих по еврейской внешности…Вчера английское радио сообщило, что их ожидает газовые камеры….

На меня глядят

Две пары милых глаз ребячьих,

Как давно не смотрел я на звёзды.

Моих заскорузлых ладоней касаются

Лёгкие нежные пальцы ребёнка.

Как давно надо мной не падал

С вишен снег лепестков.

Вокруг весь день не смолкает щебет.

Как давно я не слышал воробушка.

Их звали Петером и Боженой,

И они ждали

Своей очереди…

В газовую камеру.

             4 августа зелёная полиция напала на наше убежище. Там, в концлагере они отберут у меня моё красивое имя и дадут номер, как и всем здесь.

Сколько тебе лет?

Пятнадцать. Или больше. А может, меньше. Не знаю.

Кто ты?

Номер.

А твоё имя?

Нету. Его сдуло. Унесло в небо. Посмотри наверх. Небо черно-черно – от имён

Мне не видно неба, колючая проволока заслоняет.

А вот я его вижу. Смотрю на колючую проволоку и знаю – то, что я вижу, и есть небо.

Они думают, что мы забудем наши имена, они думают, что все забудут наши имена. Но меня зовут Анна, я из Голландии. Я была ни одна. Со мною – миллионы.

Мне кажется –

Я – это Анна Франк,

Прозрачная,

Как веточка в апреле.

И я люблю

И мне не надо фраз.

Мне надо,

Чтоб друг в друга мы смотрели.

Как мало можно видеть,

обонять!

Нельзя нам листьев

И нельзя нам неба.

Но можно очень много – это нежно

Друг друга в тёмной комнате обнять.

Над Бабьим Яром шелест диких трав.

Деревья смотрят грозно,

по-судейски.

Всё молча здесь кричит,

И, шапку сняв,

Я чувствую,

Как медленно седею

И сам я, как сплошной беззвучный крик,

Над тысячами тысяч погребённых.

Я – каждый здесь расстрелянный старик.

Я – каждый здесь расстрелянный ребёнок.

Мне кажется –